Переводы с абхазского
Виталий Амаршан (Маршаниа)
Абхазский поэт, прозаик и переводчик, чье творчество было тесно связано с историей и судьбой его народа. Его философская и пейзажная лирика размышляет о жизни, добре и зле через символические образы природы.
* * *
Век доживала старая ольха,
Прижавшись грузно к изгороди сада.
Не поднималась на нее рука,
Хотя давно срубить бы ее надо.
Но то, на что решиться я не мог,
Ночная буря весело свершила.
Я утром вышел — в сад наискосок
Ольха упала, обломив вершину.
Ех афасит!* О сколько полегло
Побегов юных под корявой тушей!
Вот яблонька... Вот вишенку смело!..
И проклял я себя за слабодушье.
* — Абх., адекватно — «разбей гром», «черт возьми».
Ручей
Шагал я долго за ручьем,
Пока дошел до устья.
И вот, немало удручен,
Смотрю с невольной грустью...
Да, путь его нелегок был
До устья от истока.
О, как нещадно торопил
Его порыв высокий!
С таким упорством среди скал
Он пробивал породу,
Как будто к морю путь искал,
Искал большую воду.
Из чистоты содеян весь,
Берег свою прозрачность,
Как бережет горянка честь
Для ночи новобрачной.
Ни разу не передохнуть —
Ужасная работа!
И наконец закончить путь.
И впасть.
Куда?
В болото!
Переводы с бурятского
Алексей Бадаев
Народный поэт Бурятии, чья ранняя юность пришлась на годы Великой Отечественной войны. Автор более 25 книг, в чьей поэзии глубоко отразились национальный характер и философские взгляды бурятского народа.
* * *
Шли плечо к плечу мы сквозь невзгоды
И в сиянье дня.
Недосуг понять мне было: кто ты?
Кто ты для меня?
Друг или попутчица — не думал
В крутоверти дней.
Просто ты была мне в жизни домом
И рукой моей.
Хороша, но не сказать — красива,
Ласкова, нежна.
В жизни, как и должно, неспесива,
Потому — жена.
И порой, что рядом ты со мною,
Я не замечал.
Лишь твое отсутствие с тоскою
Остро ощущал.
А любовь! О ней мечтал немало,
Отливая в стих!
Только ты в нем вечно заступала
Имена других.
Словно бы любовь меня большая
В облака звала,
А сама, в обыденности тая,
Рядышком жила...
Арсалан Жамбалон
Народный поэт Бурятии и ветеран Великой Отечественной войны, участвовавший в боях с Японией. Автор более 20 книг, посвятивший свое творчество теме патриотизма и судьбам простых людей.
Состязание
Твой, природа, яснеющий лик
Так прекрасен рассветною ранью!
Голос твой в мою душу проник —
Начинается птиц состязанье.
Первым
жаворонок степной,
Очарованный чувством восхода,
На высокой на ноте одной
Звон рассыпал над спящей природой.
Этот вызов звенящий приняв,
С вольной сцены — недальней опушки,
Как предчувствие, душу томя,
Задушевно вступила кукушка.
И, вступив в голосов разнобой,
Переливчатым свистом над рощей
Песню утра повел за собой
Соловей с неожиданной мощью.
Кто когда этот хор оценил?!
Нет такому искусству предела.
Вот завистник — удод пестротелый,
Бесталанно свое забубнил.
Черный ворон спешит очернить
Песню чистую карканьем злобным,
Но, охрипнув с натуги утробной,
Замолкает. А песня звенит!..
Смолкли птицы, допев до конца,
Состязанье пора подытожить...
Мне по праву собрата — певца
Суждено эти песни продолжить.
Так хочу я — поэт, а не льстец —
Голоса их в мелодию сплавить!
И за то, что воспел мою степь,
В песне жаворонка восславить.
И кукушку, что ранней весной
Будит листьев зеленую стаю,
И соловушки голос родной,
Под который душа расцветает!
Я учусь пенье птиц понимать,
Чтоб мой голос — несильный, но честный —
Был нелишним в могучем оркестре,
Воспевающем Родину-Мать.
Цыдып Жамбалов
Бурятский поэт-лирик и переводчик, чьё творчество раскрывает богатую душу и философию бурятского народа. Известен также как детский поэт, автор сборников «Ягнёнок в очках» и «Серьёзный разговор».
Мое право
Ленин!
Сердце мое в волнении...
Как могу я писать о Ленине?
Кто мне право такое дал,
Если я никогда не видал
Ленина...
Может быть, научили отец и мать
Петь свободно меня,
словно степью скакать?
И с рожденья на свет подарили секрет,
Как прожить, чтоб душою не тлеть, а гореть?
Нет, я знаю, что, ноги свои запыля,
Черепахой по жизни бы я ковылял,
Не звенел бы в крови
светлых песен поток,
Если б Ленин-бакши степняку не помог.
— Ты о нем напиши, — мне друзья говорят,
Не бывал еще
неблагодарным бурят.
Но не виделся с ним я — моя ли вина? —
И боюсь, не обиделся б он на меня...
Предрассветной Москвой я иду, восхищен,
Наш степной Ильичу передам я поклон.
Как на крыльях, на Красную площадь лечу!
Миллионная очередь нас к Ильичу.
Мавзолей...
Этот маленький мраморный дом,
А весь мир многоликий вмещается в нем!
Тихо мимо иду изголовья вождя,
Тише самого тихого степью дождя.
Он лежит, как живой, и сердечен, и строг,
Словно после трудов отдохнуть он прилег.
Мне сказать бы, что верен ему до конца,
Но боюсь разбудить дорогого отца.
Из прохладного дома его выхожу...
Я в народе об этом теперь расскажу!
Я обязан — перо, скакуном не спеши,
Сам же Ленин учил нас — великий бакши
Смелым песням!
И первая песня ему —
Всех дороже он сердцу, бурят, твоему.
Переводы с еврейского
Исаак Бронфман
Еврейский поэт, писавший на идише и русском языке, чья творческая судьба тесно связана с Биробиджаном. Ветеран войны, посвятивший свою лирику Дальнему Востоку, природе и людям этого края.
* * *
Герой Советского Союза лейтенант Иосиф Бумагин, бывший биробиджанский рабочий, погиб при взятии крепости Бреслау. В польском городе Вроцлаве поставлен памятник герою
Не бывал я в городе Вроцлаве,
Знатоком себя не нареку.
Если же писать о нем я вправе —
Этим я обязан земляку.
Стал тот польский город, город светлый,
Адресом последним земляка.
Не последний адрес, а посмертный,
А еще точнее — на века...
Город тот от вражьей пули грудью
Заслонил солдат в святом бою, —
И приходят к памятнику люди
Благодарность выразить свою...
Так далеко от Биры до Вислы!
Но солдатский подвиг навсегда
Породнил их — потому и мысли
Снова обращаются туда.
Как и здесь, у нас, сейчас там осень...
Мне к нему хотя б на пару слов:
Дескать, здравствуй,
дорогой Иосиф,
Я поклон принес от земляков.
От земли, где ты в глуши таежной
В зной и стужу город возводил.
Все, что делал — делал ты надежно,
Сделал то, что и превыше сил.
Как бы ты обрадовался, знаю!
От завода, где работал ты,
Корабли степные уплывают
В океан уборочной страды.
Знают их Болгария и Куба...
И отсюда, непривычно тих,
Добрым взглядом издали голубя,
Бронзовый, ты провожаешь их...
О тебе здесь память не растает,
Вечно жить хозяином в дому,
И подходит женщина седая —
Не к герою — к мужу своему.
Как она ждала, какие муки
Приняла, надеясь и скорбя?!
Посмотри, Иосиф, это внуки
Окружили дедушку, тебя.
Пусть малы и беззаботней пташек,
Будет час — они уйдут в полет.
Говорят не зря, что внуки наши —
Наша жизнь, ушедшая вперед.
Потому героев павших слава
Неподвластна пуле и годам...
И читают дети во Вроцлаве:
«Лейтенант Бумагин...» — по слогам.
Друг
Зямку знаешь?
Славный парень — Зямка.
Дружба наша по сей день прочна.
Нас сроднила с ним одна землянка,
Побратала нас одна война.
В час бессилья под огнем фугасным, —
Коль впустую клацает затвор, —
Прорывался к нам с боеприпасом
Верный Зямкин бронетранспортер.
Что его в земном аду хранило?
Но когда беда нашла его,
Словно между делом обронил он,
Зажимая рану: — Ни-че-го...
Молодость, как в топке, прогорела,
Но неужто вышли из игры?..
Двое ветеранов поседелых
Вечерком гуляют у Биры.
Листья кленов вздрагивают чутко...
Время с Зямкой нас не развело.
Как и прежде, друг мой скор на шутку,
Только припадает тяжело.
Кто нас пожалеет — мы попросим
В цех кузнечный:
Друг мой дорогой,
Словно с плеч крутые годы сбросил —
Так послушен молот под рукой.
Молот бьет (а чудится: фугасы...),
Пот с лица — не смей припасть к воде.
Словно снова ждут боеприпасов
Верные товарищи в беде.
Как ни кинь, а друг живет незябко!
Я в поту, а другу каково?
— Как живешь, — кричу ему я, — Зямка?!
Он кивнул смешливо: — Ни-че-го!..
Ничего, дружище! Годы наши
Прожиты недаром — и не жаль.
Ты ведь прав, что мы еще попляшем,
Коль рукам еще подвластна сталь.
Переводы с монгольского
Долгорын Нямаа
Монгольский поэт и врач, лауреат Государственной премии, заслуженный деятель культуры.
* * *
Отправляется поезд —
И вспять
Уплывает платформа в рассвет.
Эта станция названа
«Двадцать пять» —
По числу мною прожитых лет.
Попутчики спрашивают:
— Куда вы?
Я отвечаю им:
— В завтра...
Мяч и ребенок
Катится мяч...
«Что ж ты стоишь?» —
Дразнит он малыша.
И вот уже начинает малыш
Первый в жизни шаг.
Мяч и ребенок — как бечевой,
Связаны прочно, навек.
Так же, как связаны
Шар земной
И ты, человек...
Тарвас
Как любят в степи с незапамятных пор
Кумыс и малый и старый,
Так любят арбузы у Ховдинских гор:
Арбуз — значит сладкий — тарвас...
Горянка потчует степняка —
Арбуз преподносит грузный —
И спрашивает,
смущаясь слегка:
— Любите вы арбузы?
Гость из степи отвечает тотчас,
Улыбкою смыв усталость:
Люблю я арбузы,
а также и вас
(У них ведь и «девушка» — тарвас).
Мишигийн Цэдэндорж
Монгольский поэт, переводчик и один из основоположников современной детской литературы в Монголии. Его лирика, глубоко связанная с традициями устного народного творчества, воспевает родную природу и жизнь простых людей.
* * *
«Холодно!» —
Слышится, словно — «беда!»
«Очень!» —
Другие вторят...
В мире бывают ли
Холода,
Чтоб холоднее горя?..
«Жарко!» —
Слышу уже с утра.
«Очень!» —
В полдень судачат...
Бывает ли в мире такая жара,
Чтобы любви
Жарче?..
Нямбугийн Нямдорж
Он – уникальный и неповторимый поэт, реформировавший форму, содержание и мышление в монгольской поэзии в 1960–1970-х годах. Автор множества книг, среди которых «Серое облако» и «Матушка Онон-река», чьи стихи публиковались в переводе на русский язык в московских изданиях.
* * *
Зимы до жестокости
Правда проста.
Молчанию нас она учит,
Когда ледостав
Замыкает уста
И рек,
И речушек певучих.
Но знаю я реку,
Что в жгучий мороз,
Набрякнув тяжелою синью,
Дышала стремниной,
Гремела в утес —
И были морозы бессильны.
Как будто наказ был
Природой ей дан:
Быть голосом вечным Отчизны.
Чтоб знали и мы:
Никаким холодам
Не выстудить яростной жизни!
Переводы с нанайского
Андрей Пассар
Нанайский поэт, чей первый сборник «Солнечный свет» вышел на родном языке в 1952 году. Его творчество, основанное на нанайском фольклоре, посвящено родному краю и амурским просторам.
Дубок
Я, нанаец, прочел твои, Леся, стихи
О прекрасной и щедрой твоей Украине —
И так рвался сюда от Амура-реки,
Что дорога совсем показалась недлинной.
Как охотник,
я мягко по тропкам хожу,
Где лебедушкой ты проплывала когда-то,
С земляками твоими давно я дружу,
И меня принимают, как жданного брата.
— Здоровеньки булы! —
мне и старый и мал.
— Бачигоапу, братья!
Бачигоапу, Леся!..
На земле твоей, Леся, я снова припал,
Как в тайге к ручейку,
к твоим ласковым песням.
Я приехал с подарком нехитрым —
и там,
Где у леса белехонький милый будинок,
Ямку выкопал
и к украинским дубкам
Подсадил я амурского их побратима.
Белоснежная Оленька — внучка твоя,
Помогала, порхая таежною птицей.
— Присмотрю, — мне сказала, —
волнуетесь зря.
И дубок полила из журчащей криницы.
— Ты невеста его, — я ответил шутя. —
Береги же, пожалуйста,
верного друга...
Приживется нанайское это дитя,
Не привыкшее к солнечной щедрости юга.
Он поднимется скоро и, в кроне широк,
Он сомкнется — лист в лист —
с украинской дубровой,
И сольется нанайский его говорок
С украинскою, нежною,
Лесиной мовой.
Мой шалаш
В пути оглянусь —
А шалаш мой недальний
Попыхивает еще свежим дымком...
Кто ни был бы ты,
Уставший в скитаньях, —
Не зная тебя,
Приглашаю в свой дом.
Ты гость — так велит нам
Обычай старинный.
Есть все для тебя —
И поесть, и попить.
Я даже не спрятал
Ружье и пушнину,
Боясь недоверьем тебя оскорбить.
Я знаю, что держится жизнь
На доверье.
Отец мне внушал:
Постарайся понять,
Друг друга поддерживают
деревья,
А в одиночку им не устоять.
А если и ты, уходя за порошей,
Мне дров приготовишь
И чайник с водой, —
Обрадуюсь я:
Значит, гость был хороший,
И значит, ты —
Единомышленник мой.
Море
Вот оно, море, какое!
Оно — голубое,
Словно девчонки глаза, с чистотой божества
Ждущей кого-то светло, с потаенной любовью...
Мягкие губы невнятные шепчут слова.
Что-то, однако, с тайгою роднит его кровно.
В сопки поднимешься — дух перехватит!
Смотри:
Волнами ходят под ветром высокие кроны
Елей и пихт в освещенье вечерней зари.
Вон корабли — на снегу голубом кабанами,
И буруны — точно след остроносой башки.
И РТС по-медвежьи встает над волнами,
С рыбою трал выбирают на борт рыбаки.
Вынырнет солнце над далью туманной и тишью,
Рыжим тюленем качаться ему до поры.
Даже смешно:
мне припомнились игры мальчишьи —
Так же в Амуре барахтались мы от жары.
Море, мне песни тайги и понятней, и ближе,
Но породниться, я вижу, назначено нам...
Ах, как хочу пробежаться я, море, на лыжах
По серебристым, по снежно-кипучим волнам!
Немая птица
Рассветные птицы
Тайгу разбудили мажорно,
Несмело вступая,
Сливались их песенки в хор —
Как будто на ниточках-трелях,
Послушные дирижеру,
Солнце дружно
выкатывали
На остроконечия гор.
И все напряженней трудились
Над солнышком спящим,
И — стронулось солнце,
С трудом отходя ото сна,
И выкатилось —
И мгновенно на ноте щемящей,
Словно лопнули струны —
И обрушилась тишина.
И тут над собой я увидел на дереве
Птаху:
Закинув головку
И стрелочка клюва — вразлет,
Она трепетала,
Как будто смелея от страха...
Как странно, подумал,
ни звука,
А птица — поет!
И я догадался:
Так это же птица — немая!
Как глухонемые с рожденья
У нас, у людей...
Птица немая,
Себе, а не миру, внимая, —
Какую ты песню
выносила
За немотой своей?!
И я ведь, бывает,
Чтоб быть перед песнею честным,
Отринусь от мира
И стану немым, как ты.
Поэт, я ведь знаю,
Как страшно живется с песней —
С выстраданной
и страдающей
За стеной немоты.
Талакан
Строителям Бурейской ГЭС
Талакан, талакан...
Вспоминаю — как вижу сквозь веки.
Тот веселый обычай
Восходит к далеким векам.
Было так:
Собираются люди лесные — эвенки
По законам природы
весной
На большой талакан.
Талакан, талакан —
Это празднество жизни весенней,
Где обрядные игры
и выбор невест,
И богам
Преподносят эвенки
Зарезанных белых оленей,
Чтоб невеста досталась
И по сердцу, и по деньгам.
Талакан, Талакан...
Он, сегодняшний, весел и грозен,
Этот гордый поселок,
Растущий у грани веков.
Как смешно экскаватор
танцует,
А рядом бульдозер,
И рычат — распугают, наверно,
Таежных богов!
Продолжается празднество!
Боги, смотрите смелее!
Будет все по обряду,
Но только еще веселей:
Как обычай велит,
Запряжем оленуху Бурею
В нарту жизни, развесив гирлянды
Бездымных огней.
И она в нетерпенье
Копытами мощно ударит —
И вперед понесется,
Огни вознеся к облакам.
И навеки веков осветит
Приамурские дали,
Из камней высекая
великую весть:
Та-ла-кан!
Константин Бельды
Нанайский поэт, прозаик и переводчик, посвятивший свое творчество культуре, традициям и истории родного народа. Его отец был проводником знаменитого путешественника Владимира Арсеньева, а сам он с детства впитал сокровища национальных традиций, которые легли в основу его произведений.
* * *
Когда я о тебе средь разговоров
Услышу равнодушное: — Как все...
Во мне взорвется возмущенья порох,
Забьется сердце рыбой на косе.
И вспомню: вот ты повела руками —
Коснулось дуновенье ветерка.
Вот расторопно в доме меж делами
Снуешь весь день, как белочка, легка,
А вот надела платье выходное
И закружилась, словно карусель!
Запела вдруг нанайское,
родное —
Так рассыпает жаворонок трель.
И влажный блеск черемуховых ягод
Так радостен под дугами бровей.
И на душе глухая наледь тягот
Растопится от доброты твоей...
Я вспомню все перед судом нелепым
Под дальним светом ясных глаз твоих,
И удивлюсь:
неужто люди слепы?
Подумав плохо в первый раз о них.
Переводы с якутского
Леонид Попов
Народный поэт Якутии, драматург и переводчик, чьи первые стихи о войне были опубликованы в 1943 году. Наибольшую известность ему принесли поэмы, посвященные родной республике и её героям, а также пьесы о жизни якутских добытчиков алмазов.
Подъем
Замер я — дрогнуло сердце:
Остановись!
В полпути на подъеме —
На печени грозной скалы.
Чучур Муран* надо мною
Уходит ввысь,
Итык Кюеля** воды внизу
Бурливы и злы.
Темя жизни —
Вершина Чучура сердце влечет,
Вниз погляжу —
Бездна захватит дух.
Сердце пылает —
Трезвый отринь расчет,
Мысли клубятся —
Одно выбирай из двух.
Не уподоблюсь
Каменному столбу,
Выбрал другую
По сердцу себе судьбу.
Время подточит —
Камень скатится вниз,
Ввысь подниматься —
В этом и есть жизнь!
Силы, земля моя, дай мне
Постичь высоту!
Чтобы открылся мне
Солнечный окоем,
Чтоб оценил и воспел я
Твою красоту!..
Ввысь подниматься —
В этом призванье мое.
* Гора вблизи Якутска.
** Священное озеро
** Священное озеро
Моисей Ефимов
Якутский поэт и переводчик, чье творчество обладает широким диапазоном от гражданской лирики до эпоса и мифов. Автор десятков поэтических сборников, он также известен своими произведениями для детей и юношества, в частности, популярной книгой сказок "Мальчик с зайкин хвостик".
* * *
Ты услышишь янский говор
Дочерей прекрасной Яны* —
И ручей припомнишь горный,
Голос лебедя гортанный.
Ты услышишь говор янский
Сыновей ее на плесах —
Словно эхо буйной пляски
Водопадов средь утесов.
Песни янские услышишь —
Голос грусти и веселья:
В них размах — утесов выше,
Глубина в них — как ущелье...
* Лена — название реки (якут.).
* * *
Я поседею от ветров,
Со временем в ладу,
И по совету докторов
Подпорку заведу.
Все так.
Но душу всем ветрам
Я выстудить не дам.
Творят в ней песни тарарам,
Как дети по утрам.
Нет дряхлых песен!
И вовек
Не будет. А поэт...
Есть просто — старый человек,
Поэтов старых — нет.
Восход солнца
Памяти Семена Данилова
Нынче в рощу успел я к восходу...
Лишь роса засверкала в лучах —
Закружились цветы в хороводе
На поляне лесной у ручья.
Стая бабочек «Танец узора»
Начинала, свершая обряд,
В хвое лиственной белка-провора
Пролетела, как легкий снаряд.
И поблескивал влажный брусничник
С тропкой заячьей наискосок,
Роща милая пением птичьим
Восхваляла за щедрость восток.
А березка-краса загляделась
В озерцо, что-то видя на дне...
Только мне в это утро
не пелось,
А вернее же, — плакалось мне.
Средь веселого гама и шума
На восходе в преддверии дня,
Словно коршун,
печальная дума
Так жестоко настигла меня.
Вот и вспомнилось прошлое лето.
Был покоен и чист окоем.
В ожидании солнца
с рассвета
Здесь бродили мы с другом вдвоем.
Было небо над нами высоким,
Разгоралась заря не спеша...
А теперь
журавлем одиноким
По утрате стенает душа.
Думать больно: так жизнь человека
Коротка — мы простим ее, друг! —
Что достанет до кромочки века,
До межи ее
брошенный сук.
Вот и я в свое время причалю...
Только надо мне знать наперед:
Есть кому меня вспомнить,
встречая
Неизбывного солнца восход?
Должен знать, что, дойдя до предела
Трудной жизни,
идущим вослед
Я оставил и память, и дело,
Чтобы жизнь уходила в рассвет.
Мой алас
Вдалеке,
Мой алас,
Я тебя вспоминаю с тоскою,
И сыновнее сердце
Все тянется верно к тебе...
Помню, как на поляне
В снегу
Под моею ногою
Пробивался подснежник
Навстречу веселой судьбе.
Как дышалось легко мне,
Алас,
Твоим воздухом свежим,
Что на хвое, любя,
Настояла тайга для меня.
Помню: алым платком
Пред разлукой,
Как ночь, неизбежной
Мне махала заря
На исходе печального дня.
И по мне там,
Я знаю,
Тоскуют березки босые,
Золотистые кудри
Роняя на плечи тайги,
И якутское небо,
Тревожась за блудного сына,
Снарядило орла,
Чтоб вершил над тайгою круги.
В сердце я сберегу,
Мой алас,
Все родные приметы,
И куда б ни уехал —
Душой с дорогими людьми.
Я стихи напишу
И отдам композитору ветру —
Пусть положит он их
На мелодию верной любви.
Стенание журавля (поэма)
1.
Я сегодня проснулся от страшного сна:
Над рекою, забитой шугою кипящей,
В мокром снеге мне виделась птица одна —
Одинокий журавль, как пред смертью, кричащий.
Он, казалось, на помощь, к себе призывал.
Вздрогнул я и с тревогой душевной проснулся.
Так отчетливо сон с давней явью совпал,
Что опять я в далекое время вернулся...
2.
Помню «лечащий дом» — три палаты всего —
В нашем старом наслеге* среди глухомани.
В чистоте содержала бессменно его
Моя бабушка — сторож при доме и няня.
И была при больнице той «главным врачом»
Фельдшерица — девчушка.
А сколько ж ей было?..
И ходила за ней, как за малым дитем,
Моя бабушка — словно родную любила.
И она мою бабушку «мамой» звала —
Так сошлись они, словно на тропочке узкой
По всему, их сроднили совсем не слова,
Если бабушка не говорила по-русски.
Годы горя и бед.
Там война далека...
А у нас — то дожди без конца
и без края,
То мелела под солнцем жестоким река,
Выжигала все начисто засуха злая.
Помню я — и за временем нынче дивлюсь, —
Как умела та девушка с русой косою
В наших юртах развеять страданье и грусть
Состраданьем,
а к месту — и шуткой простою.
И держала распахнутым сердце свое,
Колеся по всему, в дождь и холод,
наслегу.
«Белый ангел наш» — так называли ее,
Как надежду свою приглашая к ночлегу.
Всем, кого настигала лихая беда,
Даже слово ее было донорской кровью.
У якута-охотника в стынь-холода
От прихода ее согревалось зимовье.
Как могла она, южной дитя стороны**,
Стать своей для якутов, служа беззаветно.
Только бабушка ведала
с чувством вины,
Как валилась она от усталости смертной.
А однажды, в углу подремать прикорнув,
Я увидел — представить не мог я такое:
Над письмом-треугольником тяжко вздохнув,
Вдруг упала она на письмо головою.
А потом, словно лебедь, подбитая влет,
Так, бедняжка, она до бессилия билась!
Забывалась — и снова об стол, как об лед,
Золотая коса, как крыло, колотилась.
И шептала мне бабушка:
— Ты-то ложись, —
Утирая глаза и ходя осторожно.
Прошептала еще:
— Это, внучек мой, жизнь,
Все понять в ней и нам, старикам, невозможно.
И со мной прикорнула, молясь про себя:
— Будет жить он,
он просто в пути потерялся.
Видно, вспомнила девушка наша, скорбя,
И родную сторонку, и всех, кто остался...
Да и вправду: как тундровые снегири,
Полетели опять из неведомой дали
Письма, письма — они, словно свет от зари,
Пред глазами ее озерцами сверкали.
И печаль в них, и радость — на то и война,
И так часто, обнявшись, как перед разлукой,
В тихих сумерках бабушка и она
Все сидели, без слов понимая друг друга.
Ну, а время, как Лена, текло и текло,
Размывая в пути перекатные беды.
И, как девушка, все мы
надежды тепло
Не теряли и ждали, и ждали победу.
__________
* Наслег — село (якут.)
** «Южная сторона» — в понятии якутов —
это все, что находится в стороне заката.
3.
«Человек умирает!» —
к нам весть добралась,
Из наслега соседнего нас разыскала.
Фельдшерица в дорогу тотчас собралась:
— Не волнуйтесь! — и бабушку поцеловала.
Ну, а бабушка стала ее умолять:
— Снегопад, половодье — куда же ты, дочка?!
— Доберемся, — ответила та.
И опять:
— Будет все хорошо, да и надо-то срочно!
Не могла себе бабушка места найти...
Прилетела к утру вести черная птица:
Ночью перевернулась
их лодка в пути,
Утонули они, проводник с фельдшерицей.
Весь наслег волновала нелепая смерть.
Извелась моя бабушка, слову не внемля:
— Почему подо мною не треснула твердь?!
Крыльев нет, чтоб взлететь
и разбиться о землю!..
Вот и кончилась жизнь —
не поднять, не помочь,
Пеплом горькое горе в сердцах оседало.
Хоронили ее, как якутскую дочь,
Берег, миру открытый,
ей стал пьедесталом.
4.
И война отгремела от нас вдалеке,
Возвращались рекою солдаты с победой.
Часто бабушка глухо скорбела в тоске:
— Наш не едет. Хотя бы могилку проведал.
И однажды она собралась — и пошли
Мы на место последнего успокоенья
Врачевателя нашего, и принесли
На могилу цветов — непорочных, осенних.
И пока мы сидели, накрапывал дождь,
Разошелся — и снова надвинулись тучи.
И меня прохватила нежданная дрожь,
Словно был я каким-то
предчувствием мучим.
Молча бабушка внука прижала к себе,
Так тиха, словно что-то еще ожидая...
Вдруг раздался из глуби тревожных небес
Голос птицы,
отбившейся, видно, от стаи.
И журавль промелькнул на мгновенье, спеша,
И воскликнула бабушка:
— Это не птица!
То, однако, солдатская кружит душа,
Ищет душу ее, чтобы там обручиться...
И душой, и лицом оживилась она,
И глаза засветились водою в колодце.
— Ты запомни, внучок, — прошептала, —
война
Убивает людей, а любовь остается.
Яна
Своенравный характер
У Яны-реки:
То, в теснинах зажатая,
Гулко
Раздает по-медвежьи утесам
Шлепки,
То сверкает песцовою шкуркой.
И опять, как безумная,
Рвется вперед...
— Ты зачем же, —
Спросил я у Яны, —
Так торопишься к северу,
Где тебя ждет
Белозубая пасть океана?
И ответила Яна,
На камнях звеня
(С укоризною или обидой?):
«Знаю я,
Что в конце ожидает меня,
Но не страшен мне он,
Ледовитый.
А спешу потому,
Что дорога длинна —
Необъятны якутские дали,
Потому,
Что родная моя сторона
Без меня обойдется едва ли.
Разве может она без меня
Расцвести,
Удивляя тебя красотою?
И не я ли тебя, бедолагу,
В пути
Ободряла целебной водою?
Одаряю добром я
Тайгу и поля.
Ледовитый меня не схоронит:
Обмелею —
Ручьями поможет земля,
Слезы радости
Тучка обронит.
А еще потому я
Так яростно мчусь,
Пребывая в извечных заботах,
Что, признаюсь тебе,
Одного и боюсь —
Я боюсь превратиться
В болото.
Семен Данилов
Народный поэт Якутии, лауреат Государственной премии РСФСР имени М. Горького, чьё творчество стало классикой якутской литературы. Его глубокая философская лирика, воспевающая родной северный край, открыла якутскую поэзию широкому кругу читателей по всему Советскому Союзу.
* * *
Там, в стране полунощной
С песней снегов хомуса*
Есть луг с островочком-рощей
У Арыылааха мыса.
Люди пришли иные
В край тот, где даль сквозная...
Даже березки родные
Теперь меня не признают.
И коновязь деда истлела,
Что так влекла ребятишек,
И голос хомуса смелый
Давно уже там не слышен...
Должны ж сохраниться, однако,
Тропинка моя, к примеру,
Зарубки — дорожные знаки,
Мои у силков барьеры.
И дерево то на мысе,
Что, словно навек венчая
Мальчонку-якута с высью,
Люльку мою качало.
Еще на зеленом пригорке,
Над бабушкиным прахом
Тот холмик,
памятно горький.
Не верю, что он распахан.
Неужто в житейском море
И песня любви прекрасной,
И материнская ласка,
И материнское горе —
Забвению все подвластно?
Но бродят в краю любимом
Думы под звуки хомуса
У мыса тоски неизбывной —
У Арыылааха мыса...
* Якутский национальный музыкальный инструмент.
Алгыс*
Однажды в год
ко мне
Тот сон нисходит свыше:
В музейной тишине
Алгыса плач я слышу.
Алгыс...
Зачем твердить
С усмешкой: «архаичен...»
Умел добро будить
Он в душах и величье.
Любовь и песня с ним
В родстве от века тесном.
Словам его живым,
Как песне, в сердце честном
Дано взрастать.
Просты,
Но, как любовь, могучи
В час горькой маеты
Они разгонят тучи.
Как солнце даль полей,
Взойдя, просветит сразу,
Так мудростью своей
Слова алгыса — разум.
* Благопожелание, благословение и соответствующий ритуальный обряд.
Вера
Подобная в ночи мгновенным,
млечным искрам,
Подобная огню, там, впереди, неблизко —
Надежда в мире есть.
Пусть светит огонек!
О, лишь бы он светил — пусть будет путь
далек
Но верящий в него к нему протянет руки —
И примет на пути все беды он и муки,
Без устали идя на тот далекий свет.
Пока надежда есть — ему преграды нет.
А что она ему, надежда, обещает?
Свободу впереди — как крылья за плечами!
Расцвет могучих сил — когда своим трудом
Добьется человек, чтоб полной чашей — дом.
И верьте, что тогда,
когда и счастье — в руки,
Все беды примет он, что выпадут, и муки.
Ему идти вперед — не гаснет дальний свет!
Покуда вера есть — ему преграды нет.
Что вера для него? А верой — счастье мерить!
В грядущее ему она откроет двери.
К нему любовь придет — и позовет в полет,
Из песен всех своих он лучшую споет!
И верьте, что, когда
любовь и песня — в руки,
Он примет на пути и беды все, и муки.
Ему идти вперед — не гаснет дальний свет!
Покуда вера есть — ему преграды нет.
Я верю сердцем всем в того,
кто верит в счастье!
И сам к судьбе большой народа
я причастен.
И веру ту во мне годам не сокрушить,
Надежды огонька дождям не затушить.
И потому в душе не робость,
но отвага,
И бродит кровь моя, как молодая брага!
И мне идти вперед — не гаснет дальний свет!
Покуда вера есть — и мне преграды нет.