Моисей Ефимов
Якутский поэт и переводчик, чье творчество обладает широким диапазоном от гражданской лирики до эпоса и мифов. Автор десятков поэтических сборников, он также известен своими произведениями для детей и юношества, в частности, популярной книгой сказок "Мальчик с зайкин хвостик".
* * *
Ты услышишь янский говор
Дочерей прекрасной Яны* —
И ручей припомнишь горный,
Голос лебедя гортанный.
Ты услышишь говор янский
Сыновей ее на плесах —
Словно эхо буйной пляски
Водопадов средь утесов.
Песни янские услышишь —
Голос грусти и веселья:
В них размах — утесов выше,
Глубина в них — как ущелье...
* Лена — название реки (якут.).
* * *
Я поседею от ветров,
Со временем в ладу,
И по совету докторов
Подпорку заведу.
Все так.
Но душу всем ветрам
Я выстудить не дам.
Творят в ней песни тарарам,
Как дети по утрам.
Нет дряхлых песен!
И вовек
Не будет. А поэт...
Есть просто — старый человек,
Поэтов старых — нет.
Восход солнца
Памяти Семена Данилова
Нынче в рощу успел я к восходу...
Лишь роса засверкала в лучах —
Закружились цветы в хороводе
На поляне лесной у ручья.
Стая бабочек «Танец узора»
Начинала, свершая обряд,
В хвое лиственной белка-провора
Пролетела, как легкий снаряд.
И поблескивал влажный брусничник
С тропкой заячьей наискосок,
Роща милая пением птичьим
Восхваляла за щедрость восток.
А березка-краса загляделась
В озерцо, что-то видя на дне...
Только мне в это утро
не пелось,
А вернее же, — плакалось мне.
Средь веселого гама и шума
На восходе в преддверии дня,
Словно коршун,
печальная дума
Так жестоко настигла меня.
Вот и вспомнилось прошлое лето.
Был покоен и чист окоем.
В ожидании солнца
с рассвета
Здесь бродили мы с другом вдвоем.
Было небо над нами высоким,
Разгоралась заря не спеша...
А теперь
журавлем одиноким
По утрате стенает душа.
Думать больно: так жизнь человека
Коротка — мы простим ее, друг! —
Что достанет до кромочки века,
До межи ее
брошенный сук.
Вот и я в свое время причалю...
Только надо мне знать наперед:
Есть кому меня вспомнить,
встречая
Неизбывного солнца восход?
Должен знать, что, дойдя до предела
Трудной жизни,
идущим вослед
Я оставил и память, и дело,
Чтобы жизнь уходила в рассвет.
Мой алас
Вдалеке,
Мой алас,
Я тебя вспоминаю с тоскою,
И сыновнее сердце
Все тянется верно к тебе...
Помню, как на поляне
В снегу
Под моею ногою
Пробивался подснежник
Навстречу веселой судьбе.
Как дышалось легко мне,
Алас,
Твоим воздухом свежим,
Что на хвое, любя,
Настояла тайга для меня.
Помню: алым платком
Пред разлукой,
Как ночь, неизбежной
Мне махала заря
На исходе печального дня.
И по мне там,
Я знаю,
Тоскуют березки босые,
Золотистые кудри
Роняя на плечи тайги,
И якутское небо,
Тревожась за блудного сына,
Снарядило орла,
Чтоб вершил над тайгою круги.
В сердце я сберегу,
Мой алас,
Все родные приметы,
И куда б ни уехал —
Душой с дорогими людьми.
Я стихи напишу
И отдам композитору ветру —
Пусть положит он их
На мелодию верной любви.
Стенание журавля (поэма)
1.
Я сегодня проснулся от страшного сна:
Над рекою, забитой шугою кипящей,
В мокром снеге мне виделась птица одна —
Одинокий журавль, как пред смертью, кричащий.
Он, казалось, на помощь, к себе призывал.
Вздрогнул я и с тревогой душевной проснулся.
Так отчетливо сон с давней явью совпал,
Что опять я в далекое время вернулся...
2.
Помню «лечащий дом» — три палаты всего —
В нашем старом наслеге* среди глухомани.
В чистоте содержала бессменно его
Моя бабушка — сторож при доме и няня.
И была при больнице той «главным врачом»
Фельдшерица — девчушка.
А сколько ж ей было?..
И ходила за ней, как за малым дитем,
Моя бабушка — словно родную любила.
И она мою бабушку «мамой» звала —
Так сошлись они, словно на тропочке узкой
По всему, их сроднили совсем не слова,
Если бабушка не говорила по-русски.
Годы горя и бед.
Там война далека...
А у нас — то дожди без конца
и без края,
То мелела под солнцем жестоким река,
Выжигала все начисто засуха злая.
Помню я — и за временем нынче дивлюсь, —
Как умела та девушка с русой косою
В наших юртах развеять страданье и грусть
Состраданьем,
а к месту — и шуткой простою.
И держала распахнутым сердце свое,
Колеся по всему, в дождь и холод,
наслегу.
«Белый ангел наш» — так называли ее,
Как надежду свою приглашая к ночлегу.
Всем, кого настигала лихая беда,
Даже слово ее было донорской кровью.
У якута-охотника в стынь-холода
От прихода ее согревалось зимовье.
Как могла она, южной дитя стороны**,
Стать своей для якутов, служа беззаветно.
Только бабушка ведала
с чувством вины,
Как валилась она от усталости смертной.
А однажды, в углу подремать прикорнув,
Я увидел — представить не мог я такое:
Над письмом-треугольником тяжко вздохнув,
Вдруг упала она на письмо головою.
А потом, словно лебедь, подбитая влет,
Так, бедняжка, она до бессилия билась!
Забывалась — и снова об стол, как об лед,
Золотая коса, как крыло, колотилась.
И шептала мне бабушка:
— Ты-то ложись, —
Утирая глаза и ходя осторожно.
Прошептала еще:
— Это, внучек мой, жизнь,
Все понять в ней и нам, старикам, невозможно.
И со мной прикорнула, молясь про себя:
— Будет жить он,
он просто в пути потерялся.
Видно, вспомнила девушка наша, скорбя,
И родную сторонку, и всех, кто остался...
Да и вправду: как тундровые снегири,
Полетели опять из неведомой дали
Письма, письма — они, словно свет от зари,
Пред глазами ее озерцами сверкали.
И печаль в них, и радость — на то и война,
И так часто, обнявшись, как перед разлукой,
В тихих сумерках бабушка и она
Все сидели, без слов понимая друг друга.
Ну, а время, как Лена, текло и текло,
Размывая в пути перекатные беды.
И, как девушка, все мы
надежды тепло
Не теряли и ждали, и ждали победу.
__________
* Наслег — село (якут.)
** «Южная сторона» — в понятии якутов —
это все, что находится в стороне заката.
3.
«Человек умирает!» —
к нам весть добралась,
Из наслега соседнего нас разыскала.
Фельдшерица в дорогу тотчас собралась:
— Не волнуйтесь! — и бабушку поцеловала.
Ну, а бабушка стала ее умолять:
— Снегопад, половодье — куда же ты, дочка?!
— Доберемся, — ответила та.
И опять:
— Будет все хорошо, да и надо-то срочно!
Не могла себе бабушка места найти...
Прилетела к утру вести черная птица:
Ночью перевернулась
их лодка в пути,
Утонули они, проводник с фельдшерицей.
Весь наслег волновала нелепая смерть.
Извелась моя бабушка, слову не внемля:
— Почему подо мною не треснула твердь?!
Крыльев нет, чтоб взлететь
и разбиться о землю!..
Вот и кончилась жизнь —
не поднять, не помочь,
Пеплом горькое горе в сердцах оседало.
Хоронили ее, как якутскую дочь,
Берег, миру открытый,
ей стал пьедесталом.
4.
И война отгремела от нас вдалеке,
Возвращались рекою солдаты с победой.
Часто бабушка глухо скорбела в тоске:
— Наш не едет. Хотя бы могилку проведал.
И однажды она собралась — и пошли
Мы на место последнего успокоенья
Врачевателя нашего, и принесли
На могилу цветов — непорочных, осенних.
И пока мы сидели, накрапывал дождь,
Разошелся — и снова надвинулись тучи.
И меня прохватила нежданная дрожь,
Словно был я каким-то
предчувствием мучим.
Молча бабушка внука прижала к себе,
Так тиха, словно что-то еще ожидая...
Вдруг раздался из глуби тревожных небес
Голос птицы,
отбившейся, видно, от стаи.
И журавль промелькнул на мгновенье, спеша,
И воскликнула бабушка:
— Это не птица!
То, однако, солдатская кружит душа,
Ищет душу ее, чтобы там обручиться...
И душой, и лицом оживилась она,
И глаза засветились водою в колодце.
— Ты запомни, внучок, — прошептала, —
война
Убивает людей, а любовь остается.
Яна
Своенравный характер
У Яны-реки:
То, в теснинах зажатая,
Гулко
Раздает по-медвежьи утесам
Шлепки,
То сверкает песцовою шкуркой.
И опять, как безумная,
Рвется вперед...
— Ты зачем же, —
Спросил я у Яны, —
Так торопишься к северу,
Где тебя ждет
Белозубая пасть океана?
И ответила Яна,
На камнях звеня
(С укоризною или обидой?):
«Знаю я,
Что в конце ожидает меня,
Но не страшен мне он,
Ледовитый.
А спешу потому,
Что дорога длинна —
Необъятны якутские дали,
Потому,
Что родная моя сторона
Без меня обойдется едва ли.
Разве может она без меня
Расцвести,
Удивляя тебя красотою?
И не я ли тебя, бедолагу,
В пути
Ободряла целебной водою?
Одаряю добром я
Тайгу и поля.
Ледовитый меня не схоронит:
Обмелею —
Ручьями поможет земля,
Слезы радости
Тучка обронит.
А еще потому я
Так яростно мчусь,
Пребывая в извечных заботах,
Что, признаюсь тебе,
Одного и боюсь —
Я боюсь превратиться
В болото.